Дарья Трофимовна и Тимофей Фёдорович Мурашкины с дочерьми Людмилой и Анной
…Начинать приходилось тяжело. Но глаза боятся, а руки делают. И начали Фёдор с Хрестиньей работать. Буднично, как само собой разумеющееся. Трудились так, что к спине прилипала холщовая рубаха, покрывалась солью от пота, впитывала его. Битва за урожай, сенокос, заготовка дров на длинную холодную зиму. Чтобы не голодали дети, скотина и птица. Уж очень хочется быть хозяином: настоящим, зажиточным. Не работать батраком по найму, а крепко встать на ноги. И от этой мысли кипит кровь. Сибирский мужик всё может!
Хрестинья Сергеевна.
1940-е годы
Поёт душа, глаза горят у молодого хозяина Фёдора Илларионовича Мурашкина. Он хозяин «нового времени». Засевает землю своим зерном, пашет на своей лошади, своим плугом, блестящим на солнце. Гордость переполняет душу – своя техника. А осенью под серп ложатся рожь, пшеница. Снопы, снопы. И вот уже везут их на гумно, а потом будут цепями молотить, выколачивая зерно из колосков. Зерно золотистое. В нём сила, здоровье, сытость, богатство.
– Эй, Хрестинья, поди сюды!
И Хрестинья – красивая, молодая, с длинными косами, послушная и любящая жена – уже в объятьях мужа. Во дворе новая телега, бричка, сани на зиму и гордость хозяина – выездной ходок, высокий, плетёный, с поперечным сиденьем. Изба на высоком косогоре. Всё село видно. Небольшая, но места всем хватает. Вода из родника, ключи бьют рядом. Лоточек деревянный сделал Фёдор, обложил каменьями с реки – и готова «крыница». Отсюда и берут воду. В избе пахнет пареной репой, парным молоком и ватрушками сытными. Любят дети и драники со сметаной. Свой хлебушек едят переселенцы. Фёдору с Хрестиньей выгодно хорошо работать.
Здесь, в Сибири, в Бураново, далеко от Белоруссии, где остались корни, они пустили свои. Обзавелись друзьями и детьми. Дети на полатях, под потолком. Матрасы, набитые соломой. Родители на глинобитной русской печи. Едят сытно, живут весело. А нет-нет, да и вспомнят Родину – Белоруссию, село Гришино Монастырского района. Семье, как переселенцам, выдало государство 200 рублей. С того и поднялись. С верой, с Богом, с надеждой, да и молодость даёт о себе знать. В избе иконы Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы с младенцем. Утром и вечером молитва и наложение креста. Хрестинья не мыслит жизни без икон и молитвы. Она глубоко верующая – её так воспитали.
И не догадываются эти простые, малограмотные люди, что ждёт их, какие страшные испытания выпадут на плечи этой пары, какой ад переживёт Хрестинья. А страшное время уже не за горами. Наступало новое время, на селе создавались колхозы. У крестьян проснулись гены собственника. Никто не хотел расставаться с нажитым в поте. «Бурановское дело» – это одна частица перегибов при раскулачивании и коллективизации.
Совсем скоро, как раненный сохатый, дико заревёт Фёдор. Заметается по двору в бешенстве и бессилии, беспомощности своей. Обида, ярость, непонимание. И утерян смысл жизни для него. Поступок совершит жуткий, страшный, ни перед Богом, ни перед людьми непростимый. А совесть его уснёт навсегда. Хрестинья, как замёрзшая на морозе синица, упадёт на колени перед своими иконами и будет жутко выть, как будто сердце у неё вынули. Да она и сама готова его отдать, лишь бы спасти души детей своих малолетних. И уже не знает точно, верит ли она, или вера ушла со слезами в землю, как родник. И от этого ещё страшнее мысли греховные. А пока она верит, в церковь ходит каждое воскресенье…
Задумался Фёдор над смыслом жизни. Ради чего он работал, как вол. Ведь он надеялся, что дело его продлят сыны, он оставит наследство им. А выходит, всё придётся отдать в коммуну. Он нажил добро своим трудом, потом, а в колхоз придут безлошадные. Ведь он не использовал наёмную силу и батраков не держал. Долгими бессонными ночами думал Фёдор при свете лучины: как быть? К нему собирались мужики, такие же «справные» хозяева, решали, спорили, советовались и расходились ни с чем. Не спрячешься, не переждёшь. И тогда созрел план бежать из села. Но как смотреть в глаза жене своей и детям? Хрестинья упала на колени:
– Федя, куда бежать, погубишь семью, не убежишь от власти…
Бежать одному легче. И думает, думает, как бы не лишиться рассудка. Не в омут же с головой. Да и как лишиться всего? Разрываются мозги и сердце крестьянина. Стал потихоньку сбывать хозяйство. Забивать кролов, уток, кур. Продавал мясо. Самое страшное впереди. В хате пятеро детей.
В сельсовете работает друг Фёдора. Он под страхом смерти предупредил, что через два дня придут кулачить. Фёдор вышел во двор. Долго глядел вокруг. Красота, куда глаза ни посмотрят. Взял топор и стал яростно рубить телегу, сани, выездной ходок. Рубил и спускал в реку плуг, бороны – всё в омут, всё, что можно было утопить. На шум выбежала из хаты Хрестинья. Она завыла как волчица и окаменела. Она не узнавала своего Фёдора. Бешеные глаза, дикий взгляд зверя. Он крушил всю свою жизнь, надежду, веру, Бога и людей. Дети смотрели в проёме дверей, но отец не обращал на них внимания. Он уже знает, что больше их не увидит никогда, не будет интересоваться. Он вырывал с кровью свою сегодняшнюю жизнь. Мерина с белой мордой запряг в верховую, под седло, уздечка с коваными блямбами, кисточки по бокам болтаются. Сел на коня и ускакал. А через два дня семью раскулачили.
Описали всё, даже последнюю курицу, которую дети спрятали, выгребли из печи зерно, опустошили ларь с мукой, забрали одежду, обутки, посуду. Что думала и чувствовала эта красивая, стройная женщина, моя бабушка, одному Богу известно. За сутки она превратилась в старуху с длинными чёрно-седыми волосами. Она не сломалась, не озлобилась, лишь почернела как головёшка после пожара, ссутулилась, погас блеск в глазах. В них страх и печаль. Страх за своих детей. Раскулаченные…
Лето пережили огородом, грибами, ягодами. Сын Тимофей пошёл в первый класс. Осенью походил до снегов, а зимой нечего обуть, так и остались дети малограмотными. Дочурка Люба 11 лет заболела и к весне умерла, с голодухи обессиленная…
Хозяйка стоит посреди избы. Она не плачет. Она дико смотрит на потолок – там вбит крюк, на котором висела прежде зыбка, в ней качала она детей. Нет дочки Любы, у Дуньки и Тимохи отекают и пухнут ноги. Они всё больше на печи. Смотрит Хрестинья на крюк, а в руках верёвка. В окно постучали. Нет, не дети, она отправила их на улицу, чтобы не испугать. Вошла посыльная из сельсовета.
– Ты чё, сдурела, Хрестинья Сергеевна?!
– А что мне делать? – Заплакала Хрестинья. – У меня в избе дети да мухи. Не станет меня – в приют заберут. Можа, не помрут.
– Хрестинья Сергеевна, мы на собрании обсудили твой вопрос и положение и постановили принять тебя в колхоз. На молоканку пойдёшь работать, ежедневно тебе будут отпускать три литра обрата.
Хрестинья не верила своим ушам. Стала оживать семья, окрепла. Хрестинья свою мать вспоминала и тятю. И тот день, когда чуть не смалодушничала, когда чуть грех на душу не приняла. Начали приспосабливаться к новой жизни. Хрестинья была благодарна председателю сельсовета, который предупредил её бывшего мужа о раскулачивании. Под страхом смерти он спас семью от выселения в Нарым. Кто знает, остались бы в живых или сгинули, Жестокие времена постепенно отступали. Руки не опускались. Почему же они должны опускаться? Она и баба, и мужик. А в душе надеялась и ждала. Ждала, что однажды постучит в окно Федя, и она проснётся от страшного сна. Но ни через год, ни через десять лет он не постучал. Не было у него ответственности ни за жену, ни за детей. Семья стала неполная не по причине смерти хозяина, а по причине его побега.
Этот побег мог обернуться гибелью для семьи. Хрестинья не понимала: что же случилось, что произошло? Ведь их брак благословили родители, и сохраниться он должен был при любых условиях, ведь они повенчаны в храме, лики святых были свидетелями. Она снова и снова перебирала дни своей жизни. Нет, не Господь виновен в их разрыве, в предательстве Фёдора, а власть земная. «Лес рубят – щепки летят», – говорят в народе, а ведь и сок брызжет слезами. Несогласие, протест власти стали причиной бегства.
Припрятанные Фёдором деньги на «чёрный день» Хрестинья обнаружила спустя много лет, когда они уже не имели никакой ценности. И обида и ненависть с новой силой обожгли её сердце. «Зачем они теперь? А когда дети голодали – пылились». Остались лишь воспоминания – добрые и душевные.
